он разрешился не внешним воздействием, не завоеванием страны, а причиной внутреннего характера — выдвижением на первые политические роли военного сословия — самураев, подчинивших себе Японию и правивших ею около семисот лет.

Представить себе, что и как именно изменилось в эротической культуре страны с приходом к власти военных, несложно. Как и везде в мире, это означало утверждение превосходства мужчины, воина, в данном случае самурая, над выведенной на вторые роли женщиной. Романтические отношения хэйанской эпохи были если не быстро и окончательно забыты, то сохранились лишь в еще более оторванном от реальной жизни узком кругу аристократии, состав которой за несколько лет междоусобных войн, предательств отдельных людей и целых кланов, интриг и заговоров значительно изменился, подрастеряв на этом пути культуру древнего Киото.

Изящную литературу очень скоро сменил суровый самурайский эпос, авторами которого стали мужчины, и редкие исключения лишь подтверждали это правило. Женщина существовала только в двух ипостасях: как жена, хозяйка дома, или как проститутка, предмет физиологического влечения. Культы возвышенной любви и плодородия сменились торжеством любви телесной, простой, незамысловатой — победной любви мужчины с ощущением четкого доминирования одной стороны над другой.

Разумеется, это произошло не сразу — фрагменты трансформации мы уже рассматривали в предыдущей главе, и превращение это было не таким уж однозначным — влияние синто и культуры аристократии ослабевало медленно.

Яркий пример литературы этого «переходного периода» — «Повесть о доме Тайра». Мужественные самураи, во многом похожие на европейских рыцарей, сражаются за власть, а дома их ждут любимые и верные жены, готовые умереть вместе со своими мужьями еще не из чувства долга, а именно потому, что любят «искренне и глубоко». Почти все они следуют принципу: «Честная женщина двух мужей не имеет». Здесь царит буддийская мораль. Именно верности и ждали воины, все время пребывающие в сражениях, от своих жен. Никаким сексуальным сценам, конечно, нет места. И даже упоминаемые «девы веселья» вовсе не бесстыдные развратницы. Они описываются точно так же, как знатные дамы, и совершают высоконравственные поступки. Например, одна из них, устыдившись того, что ее предшественница оказалась в опале и бедности, уходит в монастырь.

С приходом к власти в самом начале XVII века правительства Токугава Иэясу, ставшего военным лидером страны — сёгуном, в вопрос о любви была внесена окончательная ясность. Женщина стала орудием в руках мужчины, и теперь даже рождение дочери рассматривалось как несчастье.

Строго говоря, в первое столетие правления династии Токугава, державшей в своих руках Японию с 1603 по 1868 год, самураям было явно не до деклараций о положении женщин. Оно, это положение, создавалось само собой — без пиар-поддержки тогдашних пропагандистов, принявшихся за дело лет на сто позже, когда на земле Ямато воцарился прочный мир, а огромное самурайское войско оказалось в положении чиновничьего аппарата с военно-бюрократическими функциями. В Эдо, нынешнем Токио, в то время уже были сконцентрированы сотни тысяч жителей, он стал одним из крупнейших городов Земли, каким остается и сейчас, и на нем не могла не отразиться эволюция в любовной сфере: здесь возникли первые публичные дома, а затем и «публичный город» Ёсивара.

Уже после создания Ёсивары и широкого распространения в мирной Японии книг и повсеместного образования, позволяющего эти книги читать, появились первые упоминания о своеобразном кодексе поведения японской женщины. Начали издаваться и печатались безостановочно вплоть до XX века в огромном количестве наставления для «благородных женщин из самурайских семейств». Обычно они, точно так же как и наставления самураям, часто именуемые у нас «кодексом Бусидо», после декларирования одной-двух «всеобъемлющих» истин типа «Нет мужчины, кроме хозяина» сразу переходили к обсуждению бытовых аспектов поведения женщины. Жизнь японки была строго расписана и регламентировалась не только в тех сферах, где ее могли видеть мужчины. Одно из таких наставлений настоятельно рекомендовало достойным дамам даже во сне выглядеть прилично — спать на спине с вытянутыми вдоль тела руками и выпрямленными ногами — то есть по стойке (или по лёжке?) «смирно». Для облегчения привыкания к такой позиции «новобранкам» рекомендовалось связывать ноги куском полотна: «Японская женщина не теряет своего достоинства даже во сне: скромная, благовоспитанная, она спит в красивой позе, лежа на спине со сложенными вместе ногами и вытянутыми вдоль тела руками». За пределами Японии такое средневеково-самурайское представление о достоинствах женщины и сегодня имеет успех в определенных кругах населения. Не иначе как «домостроевским мировоззрением» (не имеющим, кстати говоря, ничего общего с реальным «Домостроем») и его сходством с японскими средневековыми кодексами поведения женщин только и возможно объяснить взгляды отдельных групп наших соотечественников, которые, как и японские феодальные консерваторы, считают, что показателем достоинства и благовоспитанности женщины является ее положение во сне. Хорошо было бы, если бы они, как советский писатель Борис Пильняк, понимали, что это сугубо мужской взгляд на женщину: «Ярчайше выражен в Японии мир мужской половой культуры. Мораль и быт японского народа указывают, что женщина никогда не принадлежит себе: родившись, она есть собственность отца, потом мужа, потом старшего сына. И та женщина, судьба которой судила ей быть матерью, — есть только мать, ибо священнейшее у японского народа — дети. Она не должна крикнуть при родах, — на свадьбе родители ей дарят нож и икру, — икру, чтобы она плодилась, как рыба, — нож, чтобы она знала подчинение мужу, путь от которого — ножом — в смерть. А в те дни, когда она беременна, она ведет мужа в Иосивару»[22].

Однако даже подобные экзотические способы внешнего воздействия на «слабый пол» не идут ни в какое сравнение с методами воздействия морального. Женщина в самурайском обществе должна была быть вписана в него с четко определенной ролью, функцией и мотивацией отношений с ней. Поскольку основная женская роль в любом обществе — это любовь и деторождение, а самурайская идеология зиждилась на японской трактовке конфуцианских понятий верности господину, то и своих матерей, жен, сестер, дочерей, подруг и т. п. самураи втиснули в прокрустово ложе токугавских порядков. Даже в разделе «Проявление чувств» одной из главной книг той эпохи «Будо Сёсинсю» речь шла исключительно о проявлении чувств верности вассала к своему господину, а не о любви представителей разных полов. В другом, известном всему миру строкой «Я постиг, что Путь самурая — это смерть», трактате «Хагакурэ» давалось более подробное объяснение этому. Женщина вспоминается в «Хагакурэ» как пример — сначала ради того, чтобы посетовать на падающую мужественность самураев, а потом и вовсе в довольно запутанных рассуждениях о… гомосексуализме.

Между прочим, было бы в корне неправильно называть всех самураев гомосексуалистами, как делают это иной раз современные любители Японии.